Дело в шляпе!

Художница ©kirdy

Дама на картине чем-то очень напоминала Верку из бухгалтерии, та же лисья мордочка, те же большие миндалевидные широко поставленные глаза. Только подбородок у Верки был еще острее, и такую яркую широкополую шляпу она, конечно, не носила. Я фыркнул, представив себе бухгалтершу в шляпе, и тут же осекся.

Девчонка, продававшая картину, выглядела настолько жалко, что даже смеяться при ней казалось кощунством.

Неумело замазанный пудрой синяк под глазом, тонкая почти прозрачная кожа и сгорбленная тощая фигурка. Девчонка втягивала непроизвольно голову в плечи, бросая по сторонам настороженные взгляды, как будто ожидая удара. Не надо было быть психологом, чтобы понять — девчонку били.

Выглядела она подростком, но я никогда не умел определять возраст женщин, тем более таких. Лишенные детства и нормальной семьи, эти девчонки жили где-то в параллельном мире, и успешные деловые мужчины предпочитали с ними не пересекаться.

Я и прошел бы мимо, если бы не шляпа. Огромная ярко-оранжевая шляпа на голове нарисованной дамы смотрелась настолько чужеродно в руках этого серого зверька, что я остановился, как вкопанный.

Девчонка тут же этим воспользовалась.

— Мужчина, купите картину, пожалуйста. Я не дорого отдам. Она же вам нравится, да? — скороговоркой выпалила худышка и кинула на меня умоляющий взгляд.

Я нехотя оторвался от яркого пятна на картине, поймал девчонкин взгляд и…

Лучше бы я этого не делал. Потому, что дальше я автоматически полез в карман, отсчитал несколько хрустящих купюр и протянул девчонке.

Как будто невидимый художник прошелся кисточкой по ее лицу, глаза заискрились теплыми зелеными бликами, тонкие губы расцвели в улыбке. Она даже распрямилась и стала почти хорошенькой. Быстро засунув купюры во внутренний карман старой куртки, девчонка сунула мне в руки картину. Выдохнула «спасибо», словно не веря своей удаче, и бочком стала удаляться, боясь, видимо, что я передумаю. Через пару секунд она исчезла, а я остался стоять на тротуаре с картиной в руках и вопросом в голове: а что мне теперь с этим чудом делать?

С ответами в голове было негусто. Почему — то сразу вспомнился незабвенный мультфильм «Простоквашино», где практичная мама уверяла папу, что от картины на стене очень даже большая польза — она дырку на обоях загораживает.

Дырки на обоях у меня не было.

Зато имелось очень несимпатичное пятно на стенке напротив моего дивана, от раздавленных прошлым летом комаров. Я все собирался побелить комнату, но много ли надо старому холостяку. У меня всегда находились дела важнее, будь то поездка на рыбалку или ночные подвиги за компом по освобождению планеты от жутких монстров.

Решено, Простоквашино forever!

«В крайнем случае, Верке подарю», — хохотнул я над своей изощренно-издевательской шуткой. Дарить что-то бухгалтерше мне могло присниться только в кошмарном сне. Я ее не переваривал.

— Ах, голубушка, Анна Дмитриевна, какой букет! Сharmante! Отведайте, не пожалеете. Намедни, когда статский советник Ладыжин свататься приезжали, так подавали восхитительное шабли того же разлива.

А устрицы, какие были устрицы! Дзинь… дзинь…

По комнате поплыл тонкий серебристый звон чего-то похожего на колокольчики.

Я приоткрыл один глаз.

Через неплотно задвинутую штору заглядывал банан полумесяца, была глубокая ночь. Приснилось.

Я снова закрыл глаз.

— Мсье Ладыжин — он не слишком красив, манерен, но умен, весьма. Дворянин потомственный, от Рюриковичей родословную ведет. На службе на хорошем счету, да и богат. Имение у него большое. Блестящая партия. А Анна Дмитриевна счастия своего не понимает.

— Помилуйте, сударыня, вы сами не знаете, о чем толкуете, — вмешался женский голос тембром пониже. — Мсье Ладыжин мот большой и в карты имеет обыкновение нечестно играть.

А Анна Дмитриевна к доктору Буркину весьма расположены. Всякий раз, как доктор к княгине приезжает от мигрени, да от нервов ее лечить, так княжна такой румяной становится. А румянец к Анне Дмитриевне очень идет.

— Да, да. Только доктор не статский советник. Батюшка никогда на такой мезальянс не согласится, княжна и доктор, — третий женский, слегка визгливый голос громко фыркнул.

Господин Буркин он же дворянин из этих, новоназначенных.

Да что же это такое!

Я вскочил с кровати и зажег свет в комнате.

Прямо на меня в упор смотрела рыба и улыбалась.

Рыба лежала в тарелке на столе, за которым сидела дама. И все это, разумеется, располагалось на картине, но меня этот факт не успокоил, поскольку в ту же секунду рыба махнула хвостом и произнесла жеманно:

— Мсье Платонов, добрый вечер! Не будете так любезны, составить нам э… compagnie? (компанию)

Дзинь… дзинь… Снова рассыпался по комнате хрустальный переливчатый звон.

— Да, да, сударь, s’il vous pla?t (пожалуйста), — бутылка дорогого вина и изящный фужер на тонкой ножке присели в реверансе.

В левом углу картины румяная «антоновка» сделала приветственный жест черенком в мою сторону.

И только дама, так похожая на Верку, молчала и с грустью смотрела на меня, зажав в тонких пальцах серебряную вилку с вензелем.

— Мсье Платонов, покорнейше прошу простить, но вы, сударь, кем служить изволите? — рыба, похоже, предводительствующая на этом столе наставила на меня лорнет.

Это уже было слишком, ноги в коленях сами подогнулись, и я с размаху плюхнулся на диван.

— Осторожнее, господь с вами, — зазвенела участливо посуда.

— Ввв…вра…до…доктор я, — услышал я со стороны свой голос.

— О, charmante, charmante, (прелестно) — пропела бутылка шабли.

— Ну, конечно, сударыня, ваша слабость к докторам известна, — вездесущая рыба продолжила прерванный моим появлением разговор. — А я вам говорю, что доктор Буркин не партия для нашей Аннушки.

Прислуги у него кухарка да камердинер. Экипажа своего нет. На балах доктор почти не бывает и по-французски говорит дурно. А еще по секрету, — рыба понизила голос — я вам сударыни скажу, вольнодумец наш доктор.

Больницу бесплатную для бедных открыть надумал. Это же надо? Пропадет Анна Дмитриевна с ним.

Утром, с трудом открыв глаза от воплей будильника, я взглянул на стену. Никаких следов вчерашнего безобразия – картина, как картина. Я даже не смог вспомнить, когда же заснул. Конечно, приснилось все.

Но надо все же девчонку эту, продавщицу, найти. Спросить откуда у нее картина, кто автор, как называется. Забавный такой сон.

Девчонку мне найти не удалось, ни там, где мы встретились с ней, ни на соседней улице, где обычно собирались городские художники, торговавшие своими холстами. Она как испарилась. Я даже расспрашивал о ней представителей местной богемы. Никаких следов.

Впрочем, больше мне картина не снилась, и я успокоился.

— Мсье Платонов, — я вздрогнул и открыл глаза. Началось. Снова. — Мсье Платонов, голубчик, рассудите нас, пожалуйста.

Вот вы человек образованный, солидный. Как можно сравнить общественное положение статского советника и врача? Вот, скажите, любезный, каков годовой доход доктора с приличной практикой в столице?

Я захлопал глазами, мучительно соображая, что ответить, но, похоже, вопрос был риторическим. Потому, что рыба (это была она) не стала ждать, пока я что-нибудь произнесу, а продолжила:

— Это же надо что удумала! Я, говорит, папенька, замуж пойду только по любви, а мсье Ладыжин не ко мне интерес имеет, приданое ему мое нужно. Гадкий он и сердце черствое.

Какая дерзость! Как господин советник с визитом пожалует, так тотчас Анна Дмитриевна больной сказывается.

А третьего дня что учудила. Вышла к жениху своему будущему в шляпке огненного цвета, как актриска какая. Мсье Ладыжин аж побелел весь, чаю попил и откланялся быстро.

И где она только шляпку эту взяла, выписала, небось, откуда? В приличных шляпных салонах и не сыщешь таких!

Фи, Анна Дмитриевна, как некрасиво!

А все оттого, что без матери росла. Отец баловал, души не чаял. А покойница Елена Макаровна, строптивая была тоже. Земля ей пухом. Вот и Аннушка вся в нее.

Княгиня, belle-maman (мачеха) Анны Дмитриевны, женщина добрая, а все же не мать родная.

— Да уж чего ждать от мачехи-то? У нее своих пятеро. Где же ей о счастье Анны Дмитриевны радеть? С рук поскорее сбыть падчерицу, — зазвенел хрустальным переливом фужер.

— Ах! Чего же доктор ждет? Почему не попросит руки Аннушки? Князь Дмитрий Андреевич дочку свою любит, неужели не благословит? — жалобно спросило яблоко.

— Полноте, сударыня, вы так сентиментальны.

Счастье Анны Дмитриевны с господином Ладыжиным, — рыба всплеснула хвостом, выражая негодование. — Стерпится — слюбится.

Я взглянул на даму в шляпе. Она по-прежнему молчала и только уголки ее губ, и грустные прегрустные глаза говорили без слов, что все это правда. У меня отчего-то сжалось сердце, и еще я подумал снова, как же она похожа на Веру.

Утром у меня болела голова, и картина показалась мне какой-то плоской и блеклой даже. Никаких намеков на словесные баталии прошлой ночи. «Совсем крыша едет, — подумал я. — Надо заскочить сегодня к Валерке, посоветоваться «.

Валерка — невропатолог нашей больницы, мой хороший друг и однокурсник, звонко заржал, едва я начал жаловаться, и предложил заскочить в гости. Взглянуть на чудо — картину и заодно осмотреть пациента, на предмет галочек (как он ласково называл мои навязчивые сны).

Раньше мы часто ездили с ним на рыбалку, развлекались, но с тех пор как пару лет назад Валерка женился, очень редко удавалось пообщаться вдвоем. Все больше на работе, по телефону, да на различных торжествах. Поэтому я решил подготовиться серьезно и купил три упаковки лучшего пива, что нашел в магазине.

Валерка забежал вечером, осмотрел картину со всех сторон, даже сзади. Снял ее со стены и зачем-то ощупал стену, обнюхал ее даже (тут пришла моя очередь ржать) и пошел пить пиво. После третьей банки он поставил мне диагноз: «практически здоров» и предложил взять отпуск, отдохнуть. После четвертой банки — захотел выписать мне седативное и снотворное, но я отказался. Наконец, вспомнив парочку историй из нашей веселой студенческой молодости, Валерка заторопился домой к жене и сыну.

А я успокоенный другом и пивом пошел спать.

После визита Валерки все наладилось. Картина больше не разговаривала. Спал я крепко но… заболел какой-то странной тоской. Мне не хватало бойких и эмоциональных монологов рыбы, серебристо-звонких реплик шабли и фужера, романтично-сентиментального яблока. Но, больше всего, мне не хватало грустных миндалевидных глаз княжны Анны.

Нет, все это было рядом на картине, но нарисованное, не живое.

И как я ни ходил вокруг, как ни гипнотизировал ее взглядом, она молчала.

Через неделю мне понадобилось забежать в бухгалтерию. Я распахнул дверь и чуть не прикусил язык. Княжна Анна сидела у компьютера и что-то печатала, заглядывая в толстую папку с бумагами.

Увидев меня, она привстала со стула и случайно смахнула со стола книгу.

Я оказался расторопнее и поднял книгу раньше Веры, но мы чуть не столкнулись лбами. Ее глаза оказались прямо перед моими, и я внутренне вздрогнул еще раз — удивительное сходство. И вовсе у нее не лисья мордочка, и нос тонкий и прямой, а не длинный крючок, как мне казалось раньше. Взглянув на книгу, я удивился еще больше. Маккиявели? Неужели бухгалтерши читают такие книги, а не глупые любовные романы?

Я не преминул об этом спросить.

Как ни странно, но она не огрызнулась, не ответила язвительной шуточкой в нашем привычном стиле общения. Мы даже поговорили на темы истории эпохи Возрождения минут пять, больше не позволяла работа.

С тех пор я часто наведывался в бухгалтерию. Вера меня удивляла все больше. Однажды отказалась пойти со мной на концерт, потому, что была ее очередь дежурить. Она состояла в какой-то организации, добровольно помогающей детским домам — занималась с брошенными детьми, читала им книжки, играла.

Потом на концерте бардовской песни, куда мы пошли, выяснилось, что она прекрасно поет и знает почти весь репертуар, в то время как я, после нескольких строк начинал блеять «ля — ля — ля».

Вот только домой к себе она меня не приглашала, и неизменно прощалась со мной у подъезда.

Продолжение

Добавить комментарий

Ваш e-mail не будет опубликован. Обязательные поля помечены *