Жертва Аполлона

Меня к священной жертве Аполлон
затребовал.
Некормленые дети
роптали,
но – «яви прекрасный плод,
сдуй шелуху» —
твердил дельфийский ветер,

его высокоумные понты
не допускали полумер условных —
«должна императив исполнить ты,
начертанный на храме Аполлона»*

И — как Садко — на шахматной доске
плыву по Дону то ферзём, то пешкой.
Как звёзды фонарей кричат в реке!
Одна строка — и больше не утешит
высокий пафос бесполезных слов,
как говорил Платон – клянусь собакой!
Лови свою удачу, птицелов!
Гранить булыжник в бриллиант, однако,
не по себе, как степняку в горах.
Улёгся в ниши плодотворный хаос,
опять — на круги, кончилась спираль,
витков двенадцать, дальше – выдыхаюсь
на легендарной М-53,
в российское болото уходящей,
ну, не шмогла. Курила корм для рыб
и соль для ванн – рефрен играет в ящик.

Но в этом месте так вильнёт строка,
что вспомнишь о делах восточных, тонких,
когда вперёд пускали ишака –
он завсегда отыщет сокращёнку.

Река сказала: «Здравствуй, Пифагор!» —
чем дальше в лес – тем призраки спонтанней.
Река, ты обозналась, я другой
влекомый бездорожьем и пургой
себе ещё неведомый изгнанник.

Опять меня преследуют стихи –
послушать их, так сам венец творенья,
едва лишь отошедший от сохи –
уж виноват в глобальном потепленье!

Ты у меня спроси ещё, чей Крым –
смолчите, музы – где вступают пушки!
Но пули в голове девятерым
мешают утешаться безделушкой.

Нас много — слишком, пишем про запас,
в небесный банк печати и печали –

всё в той же кухне, где всё тот же газ
всё так же греет ненасытный чайник,
открылась бездна, засветился стих,
затравленный, испуганный, неброский,
и Бог взглянул на дело рук своих –
и удалил черновики-наброски.

Ольга Андреева, Ростов-на Дону (Россия).

 

Мне Аполлон отправил эсэмэс,
потребовал явить стишок на Кубок.
И в реку я стихийную полез,
в водичке мутной выловить строку бы.

Ах, мама, ты была права (с)

Дёрнуться — больно,
придвинуться ближе — жарко,
вырваться — а, погуляешь да и придёшь.
Мама велит надевать потеплее шапку,
вечером — дождь.

Сыро на станции, лавки цветут лоскутно,
пахнет дымком и шпалами поперёк.
Кто-то приехал в наш городок к кому-то
пить кофеёк.

Сонно смотреть на мокрых ворон да куриц,
разнообразия не замечать в меню,
«кэмел» курить, как ты безмятежно куришь
сто раз на дню.

Вот он идёт с обмотанным чемоданом,
и чемодан похрамывает слегка.
Да, мам, я в шапке, я просто гуляю, да, мам.
Ладно, пока.

Голуби, голуби, вежливый полицейский,
люди в жилетках оранжевых, поезда.
Дёрнуться, двинуться, спрыгнуть, сорваться с лески…
Как и куда?

Мама велит надевать потеплее шапку Елена Наильевна, Самара

 

Ах, мама, ты была права (с)

Дёрнешь за пластырь — больно, зато безусо.
От эпиляции горько бежит слеза.
Мама велит надевать потеплей рейтузы
и — на вокзал.

Полное всё

и всё пройдёт не всё враньё печаль легка
летит ворона мышь несёт под облака

они летят они вдвоём они одно
вверху земля и водоёмы снизу дно

синее сна такое желтое как мёд
и мышь летит и мышь кричит и мышь поёт

а мир открыт как с козинаками пакет
а страх сыпуч он вроде есть а вот и нет

и даже кажется неважным что несёт
как-будто крылья просто выросли и всё

Глаша Кошенбек, Москва (Россия). И всё

 

летит ворона мышь неся в своих когтях
и мышь свободою пьяна — они летят

Завистливое

Написать мне хочется, как она.
Чтобы метафор не до хрена – одна,
Зато какая!
Остальные битым стеклом летят,
А под ними буйный ЛГ вприсяд
И неприкаян.

Я не представляю её лицо.
У неё на пальце, небось, кольцо
С мгновенным ядом.
Написала, выпила и во тьму,
Не доверив таинства никому –
До слёз досадно.

Тот безумец, что пляшет, она и есть.
Что другим морока, дурная весть –
То ей находка.
Ты её как хочешь суди-ряди.
Рукавом махнула – и лебеди,
Мир ею соткан.

Или раскровавлено до кости.
Остаётся кости метлой мести,
Искать ответы.
Ведь блеснёт несомненно, сейчас блеснёт!
Не иголка же в сене, найду вот-вот!
Где там…

Марго Волкова, Минск (Беларусь)

 

Написать мечтаю я как они,
Чтоб размер метафоры охрени…
Такой до дрожи!
Их элгей из каких таких краёв,
что танцует на битом стекле, как йог —
танцор хороший.

Поговорим

Ты скажи мне, кошка, существо рыбье,
можно, я немножко за тебя выпью?
Можно я… посплю. Денёк-другой… Тошно.
Всё-таки нельзя? — зато тебе мож-
но…
всё-то ты молчишь, не поведёшь бровью,
пялишь на меня свои глаза совьи.
Мы с тобой одни. Окрест — туман сирый,
листья, и огни твоих больных сирий.

Лучше не смотри, и не кори зряче:
я не по тебе — (не по себе!) — плачу.
Мне с тобою, кошка, хорошо очень.
Утро мудреней, но и дрянней ночи.

Послехтоние Никита Зонов, Томск (Россия)

 

Ты скажи мне белка, существо коровье,
можно я выпью смело за твоё здоровье,

Запиканное

Гремит за весенним бором,
Не колокол, но гремит.
Кукушкины разговоры,
Весёлое мимими.

На мазанках наших ветхих
Ни аистов нет, ни крыш.
Не ври мне, сухая ветка —
Ты тоже не в рай летишь.

То смешанней звук, то чище.
И гром переходит в храп.
Зачем ты ко мне стучишься,
Мой золотоглавый храм?

Ты стой под дождём, расхристан,
И купол, как шапку, мни.
Смотри, как идут туристы —
Всё мимо, и мимо, ми…

Ты мне даже не бойфренд, и уж не муж никак. Эй, пацан, покажи, что у тебя в наушниках. Что-то попсово-сальное, явно не шестопсалмие. Слышишь дребезжание на третьем ладу? Говоришь «нет его»? А если найду? Ты же слушаешь фейк, так-то по факту, выруби звук, наконец, i’m gonna fuck you. Пять с половиной дюймов — стены твоей обители. Три камеры бреют чище, чем истребитель. И я к тебе не лезу, слушай своё мимими…

Гремит за осенним лесом,
С помехами, но гремит.

Пускай ты не бел, как должно,
Пускай не одет в парчу,
Ты знаешь, что ждать недолго —
Я снова тебя впущу.

Глаза подведу, накрашусь.
Всё — тлен, чепуха, труха.
Смешаю тебе White Russian,
Поставлю тебе Truth Hurts.

Когда я лежала с гладом,
Не ты ли меня кормил?

Не надо входить, не надо,
Не надо! И мимими.

Наталья Невес, Калининград (Россия) Мимимикрия

 

Не колокол за забором,
не ветер свистит в степи —
я слушаю разговоры
весёлые пипипи.